an intellectual beast
Однажды, ещё будучи ребёнком, я была на каникулах в одном провинциальном городке. Пребывание там отличалось размеренным ходом жизни, добросердечными горожанами, своим кругом общения – детской нацией, подножными камнями и травами драгоценного значения и еще не совсем окончательной убеждённостью в том, что ни курица, ни кошка так никогда мне и не ответят человечьим голосом.
Но среди прочего выделялся один маршрут, которым мама ежеутренне следовала вместе со мной по своим делам. Ближе к концу пути вырисовывалось что-то вроде небольшой брусчатой площади, залитой чудесным солнечным киселём, где моё внимание привлекали массивные ворота и – главное – старик, неизменно сидевший на стуле перед ними. От мамы я позаимствовала привычку здороваться с этим колоссом на четырёх ногах – я никогда не видела как он вставал, садился или прохаживался. В ответ я получала едва заметный кивок головой, становившийся для меня великой честью.
Тогда это было для меня всем должным бы быть миром – привратная мудрость, величественная и седобородая, являющаяся из ниоткуда на моём пути и охраняющая то, что мне никогда не суждено узнать, потому что уже одного намёка на существование этого хватало, чтобы в благоговении притихнуть.
Это сейчас я могу говорить о детской впечатлительности и рассуждать о патриархате и коллективном бессознательном. Только мне это не нужно. Потому что когда однажды утром я не застала рыцаря ворот на месте – картина мира стала переврана. Я ничего не сказала маме, а спустя много лет, вопрошая её о загадочном исчезновении, с удивлением и обидой поняла, что она этого вообще не помнит. Вот такие аксиологические расхождения , а мне до сих пор светло при мысли о той площади с душевными воротами.
Я выросла и могу в мгновение ока низложить любое знание, от которого зависит не только моё душевное спокойствие, но и жизнь. И тогда я обнаруживаю себя на той же площади, только в кольце пламени, и меня от преддверия – теперь уже определённо адового – никто не охраняет.
Но среди прочего выделялся один маршрут, которым мама ежеутренне следовала вместе со мной по своим делам. Ближе к концу пути вырисовывалось что-то вроде небольшой брусчатой площади, залитой чудесным солнечным киселём, где моё внимание привлекали массивные ворота и – главное – старик, неизменно сидевший на стуле перед ними. От мамы я позаимствовала привычку здороваться с этим колоссом на четырёх ногах – я никогда не видела как он вставал, садился или прохаживался. В ответ я получала едва заметный кивок головой, становившийся для меня великой честью.
Тогда это было для меня всем должным бы быть миром – привратная мудрость, величественная и седобородая, являющаяся из ниоткуда на моём пути и охраняющая то, что мне никогда не суждено узнать, потому что уже одного намёка на существование этого хватало, чтобы в благоговении притихнуть.
Это сейчас я могу говорить о детской впечатлительности и рассуждать о патриархате и коллективном бессознательном. Только мне это не нужно. Потому что когда однажды утром я не застала рыцаря ворот на месте – картина мира стала переврана. Я ничего не сказала маме, а спустя много лет, вопрошая её о загадочном исчезновении, с удивлением и обидой поняла, что она этого вообще не помнит. Вот такие аксиологические расхождения , а мне до сих пор светло при мысли о той площади с душевными воротами.
Я выросла и могу в мгновение ока низложить любое знание, от которого зависит не только моё душевное спокойствие, но и жизнь. И тогда я обнаруживаю себя на той же площади, только в кольце пламени, и меня от преддверия – теперь уже определённо адового – никто не охраняет.