Кукловод, Куклосчёт и его куклоклон неплохо заряжали время до тех пор, пока Куклосчёту в голову не пришла мысль о собственной ведомости. "Кто я? Кем я? Куда я?" – отчаивался он и конвульсивно сжимался в накатывавшей прострации. Он поделился сомнениями со своей копией, однако был и вовсе поставлен в тупик трогательным замечанием, что тот, мол, и того хлеще: "никто, никем и никуда". И ничего, вдобавок, живёт. Мучался Куклосчёт, мучался, ну а чтобы окончательно избавиться от терзаний, решил Кукловоду провода-то и пообрезать. Ведь если вопрос собственной одержимости второстепенен, то гипотеза о том, что кукловодом тоже кто-то кукловодит на главных ролях почти в любых философских мыслях.
Куклосчёт потом вместе с клоном в безумии сгинули. Когда их не стало, а знание не умножилось, оказалось, что и Кукловод, и Куклосчёт, и куклоклон руководили другими теми же нитями, на которые их подвешивала собственная тьма. Они с ней, значит, пытались нос к носу встретиться, и так, и сяк, но вечно что-то мешало. Кукловод дыру в картонке к своей тьме проковыряет, глазом припадёт... а ничего. Он её не видит, а она оттуда щуп – раз! Чем больше пролюбопыченных скважин, тем прочнее подвес. Так что каждый на своём висит в первую очередь.
Меня сбивает с небес на землю чужая мысль. При падении взрывается темнота, распарывая оболочки натянутого сознания. 152 шва на интеллект. 608 тысяч скоб на кривозубое лицо безумия. Не трогайте меня, от вас мне хуже! Не пропадайте, без вас мне слишком вольно и нет границ!
(ад – это другие. бом. ад – это другие. бом. ад – это другие. мысли других. чужие гордые мысли. голые мысли, возбуждающие на инцест, за которым не разглядеть одной крови, разной боли)
В голове туго свёрнутыми витками – прозрачный шланг от капельницы. Его вздувает – то там, то сям. В некоторых местах – чаще. Давят виртуальные узлы, я смотрю в одну точку, чтобы не скользить взглядом по стеклянному напылению на предметах, не видеть отстоящей ясности окружающего.
(и как ты меня терпишь, я не знаю. беспокоишься. говоришь, дурачусь. я боюсь. с тобой мне легче. ты ожидаешь благодатного исхода, я – заодно. не люблю, не верю)
Я пью пятьдесят грамм и мне гораздо хуже. Трезвая, курю уже на другой планете. Я ненавижу этих людей. Это не мания величия, это мания отсутствия. Думаю, сколько вокруг незаметных психов, кто чем болеет, кто что скрывает, а что – наружу: пот, выделения, отработанный воздух. Тошно. Нельзя химических веществ, усугубляют.
(и как только люди спят. ложатся, закрывают глаза. автоматика. у других – предсмертные(сонные) ритуалы, у многих – маета. воснись и пой. я же регистрировала фирму сна, но не помню названия. и что теперь – не спать. никогда мне больше не)
Я открыла! Тактика "выхода во вход". То есть я сплю – уже, а значит всё могу, и моя цель – проснуться, для чего нужно войти в состояние, называемое "сном". Что и происходит одновременно с перевёртышем понятий в стандарт.
Я делаю новую запись. Новую запись в своём сознании. Оно барахлит и преворачивается, я ползу по его горизонтальным граням, они дыбятся в вышину и сбрасывают меня: на прорезиненную ткань, шкуру леопарда, крыши, слой пудры, детские качели, чайные плантации, землю, тьму.
У меня голубые (теперь) глаза. Я всё забываю, ничего не умею, обо всём прошу. Мне говорят: "Всё равно мешаешься, так мешай салат"! Я отвечаю: "Имеет ли значение, в какую сторону его мешать"?
Я не блондинка. Но я оповещаю шерочку: "Хочу побыть дурой. Тебе нужна милая неумеха"? Да, говорит. Однако через пару часов выясняется, что дура нужна только тому, у кого её ещё нет. Таких пока много, запасы счастья – горстями.
Ни один человек не знает, какой мне должно бы быть. Не знает, что я сейчас.
Каждый только градуирует и подмечает разницу между эталонами и наблюдаемым. Степень приближенности к/несоответствия эталону оценивающего - дело случая и везения. "Красота в глазах смотрящего". Величина же отстояния от собственного эталона оцениваемого субъекта сразу бросается в глаза, позволяя его отнести к счастливчикам/неудачникам.
Вот к чему все пошлые книжные заветы следовать за своим сердцем.
От "в этом нет ничего страшного" до "в этом корень всех моих бед" путь долог. Очень боюсь. Очень беспечна при взгляде вскользь. Выдрать бы себя из будущего и размозжить о себя настоящую.
Миру было три года, прежде чем мы расстались. Полный троянских шахматных фигур, он вскипал и вулканизировал выморенными чудовищами, а затем в отчаяньи пожирал созданное. Не ешь до еды: золотое правило железного века. Кто-то так и остался голодным. Кто-то, чьё доверие восстанавливали силой и выбрасывали под сруб на светлые клетки добра. Обрыдлое недобровольное добро. На нём и стоишь, если зловолием быть не можешь. Чёрное, белое, серая диагональ в девяносто площадных процентов. Мне было полмира, прежде чем я скрылась за одной из дверей. Всё идёт на съедение дверям, которые потом стираются.
Просыпаюсь. Обданное моим настроением утро: замогильное серое. Оно существует вне меня, человек из-за аляповатых штор соседнего дома видит его приблизительно таким же. Или безмозглым пятнистым, в ярком сарафане занавесок? У нас у всех тысячи разных завесей на все случаи жизни.
Кофе в постель - вкус божественной мочи. Рядом снова кто-то ложится – вместе мы добывали драгоценности. Гном в моей постели, тело в сомкнутых запястьях. Я – это восторженное сексуальное наследие или личность? Или сублимированная личность в промежутках между отключениями мозга по естественному природному назначению? По неестественным химическим причинам?
Я – скала на привязи у лодки; воля, пришвартованная к берегу плоти и желаний. Возьми меня... дай мне... Если чего-то не достанет, ум не выйдет за пределы первого незамкнутого кольца стражданий. Страдай, наслаждайся. Баланс шероховатостей, да и все.
В голове песок. Вмёрзший в слой льда, по нему топчутся призрачные идеи, привидения, поскальзываются и врастают полупрозрачными силуэтами другим под ноги. Тут – я, аккуратно хожу по странным узорам, присматриваюсь; оступаюсь, падаю, врастаю.